Над законом - Страница 77

– Дело пострадает, – вздохнул полковник.

– Дело... Кстати, о деле, – оживился Илларион, – что вы собираетесь делать дальше?

– Кто это – мы?

– Ты и твой Сорокин.

– Лично я – ничего. А Сорокин, как я понимаю, вцепится в этот заводик мертвой хваткой, да и в ФСБ кой-кому мало не покажется.

– Ага. А что с Ригой?

– А что с Ригой? Где мы, а где та Рига! Руки у нас коротки!

– Но ведь второй конец цепочки там! Если не накрыть всю эту шайку, они найдут другого поставщика, только и всего.

– Это, брат, дело латвийских властей. А уж станут они этим заниматься или нет – вопрос. Вольфрам-то не их.

– Не их, это верно.

Илларион встал и зачем-то полез в кабину. Heкоторое время он копался там, что-то невнятно бормоча и брякая железом. Мещеряков терпеливо ждал, прислонившись спиной к теплой решетке радиатора. Он сидел точно посередине бампера, и фирменный мерседесовский значок обрамлял его голову, как нимб. Наконец, Забродов закончил копошиться в кабине и вернулся. Он сел рядом с полковником, перебирая и разглаживая на коленях какие-то бумаги.

– Руки, говоришь, коротки, – не отрывая взгляда от бумаг, полувопросительно сказал он.

– Коротки, – согласился Мещеряков. – Это что там у тебя?

– Путевой лист, – сказал Илларион, – накладная... Даже паспорт с визой. Сто лет не был на Рижском взморье.

– Ошалел, что ли? Дай-ка посмотреть.

Мещеряков взял у Иллариона бумаги и бегло просмотрел их одну за другой.

– Они же все фальшивые, как трехдолларовая купюра. Ты что, вот с этим собираешься пересечь Латвию?

– Липовые документы – не беда, – легкомысленно сказал Илларион. – Главное, чтобы купюры были подлинные.

И он развернул перед носом у Мещерякова веер стодолларовых бумажек.

– Это еще что? – спросил тот.

– Впервые вижу полковника, который не узнает доллары, – восхитился Илларион. – Надо написать об этом в какой-нибудь научный журнал. Тебя немедленно заберут в исследовательскую лабораторию.

– Понес, понес, – со вздохом сказал Мещеряков.

– Это, друг Андрюша, – пояснил Илларион, – хлеб беззакония и вино хищения. Я тут, знаешь ли, даром времени не терял и сколотил кой-какой капиталец. Рижское взморье всегда было довольно дорогим курортом, а уж теперь-то – и подавно.

– И большой у тебя капиталец? – поинтересовался Мещеряков.

– Честной службой такого не заработаешь, – уверил его Илларион. – Черт возьми, человек с моей подготовкой, оказывается, за год может стать миллионером! Меня просто в дрожь бросает, как подумаю, сколько времени я потерял.

– И от чего же ты дрожишь? – иронически спросил Мещеряков, как всегда не понимая, шутит Илларион или говорит серьезно.

– От жадности, естественно, – ответил Илларион и изобразил, как он дрожит от жадности. Пограничники снова оглянулись, на этот раз привлеченные громким хохотом полковника. – Ну, ладно, – сказал Илларион, поднимаясь. – Делу – время, потехе – час. Пора!

– Ты рехнулся, Забродов. Мне неловко, что я втравил тебя в эту историю, но сейчас ты перегибаешь палку. Что ты сможешь сделать в одиночку?

– То же, что и здесь, – ответил Илларион. – Отдохну, подышу свежим воздухом.., охоты там, конечно, никакой, но хоть порыбачу... Искупаюсь, в конце концов.

– Ты меня теперь до самой смерти будешь шпынять? – спросил Мещеряков.

– Любишь кататься, люби и саночки возить, – ответил Илларион. – И потом, я ведь только начал.

Я еще не звонил тебе на службу и не писал жалоб генералу Федотову. Ты у меня еще поплачешь.., специалист по туризму и отдыху.

– Ладно, ладно... А может, все-таки не стоит?

Задавая вопрос. Мещеряков знал, каким будет ответ: при всей своей общительности и улыбчивости Забродов умел быть твердым, как скала.

– Помнишь, как в 'Фаусте'? – сказал Забродов. – Люди гибнут за металл... Очень мне хочется побеседовать с этими доморощенными Мефистофелями. У меня такое ощущение, что я им крупно задолжал.

– Позвонить, что ли, в Ригу? – задумчиво сказал Мещеряков.

– Это еще зачем? – подозрительно спросил Илларион.

– Пока ты доедешь, они, может быть, успеют эвакуировать город.

– Трепаться – моя прерогатива, – назидательно сказал Забродов. – Ты на нее не посягай, полковник. На совещаниях у себя трепись. Ладно, привет Сорокину. Где он, кстати?

– Взял плоскогубцы, килограмм булавок и пошел пытать задержанных. Участковый твой ему помогает – не дает землякам слишком отклоняться.

– От булавок, что ли?

– От истины. А это еще что такое?

Справа от них вдруг неожиданно и громко затрещали кусты, и на дорогу, шатаясь, выбралось подобие человека в изодранной, свисающей живописными клочьями одежде. Лицо его было расцарапано и распухло от комариных укусов, левый глаз заплыл и не открывался, а ободранная рука крепко сжимала пустую армейскую флягу с отвинченным колпачком, болтавшимся на цепочке. Человек что-то нечленораздельно мычал, и друзья не сразу поняли, что он пытается петь. Почувствовав под ногами твердую ровную поверхность, он остановился и, сильно качаясь, обвел дорогу мутным взглядом зрячего глаза.

Глаз был нехороший, налитый кровью и совершенно пьяный. Увидев Иллариона, гуманоид сильно качнулся ему навстречу, едва не потеряв равновесие, и хрипло промычал, с трудом ворочая языком:

– М...мос...квич? Пр.., ривет, столица! Здорово мы их, а? Сл...лушшш.., а где все наши? Где все, а?

– Воробей, братуха! – с преувеличенной радостью воскликнул Илларион, обнимая его за плечи и аккуратно разворачивая лицом в сторону деревни. – В сельсовет иди, там собрание, все тебя дожидаются. Где, говорят. Воробей? Надо, говорят, ему премию выдать за геройство.